Перебесившись с тоской болезной, стал я спокойней… светлее, да.
Стали стихи мои бесполезны? Сколько я силы вложил, труда,
чтобы внутри стало проще, тише, двери все накрепко там закрыв!
А мне говорят – нет, ну что ты пишешь, где эта боль, где былой надрыв?
Песни твои – словно гимн победный, глупая радость без серых стен.
Видно, ты всё, исписался, бедный, коль не страдаешь, не режешь вен!
Я улыбаюсь безмолвно, тихо. Лучше не знайте, друзья, ей-ей,
сколько маньяков, убийц и психов скрыто в несчастной башке моей.
Как мне непросто держать границу, ту, за которой тоска и жуть.
Лучше не знайте, что ночью снится, стоит мне только глаза сомкнуть.
Лучше я все ж хоть на время брошу лить из себя негативный бред.
Лучше я буду теперь хороший, вроде как солнцем весны согрет,
вроде как глупый поэт/прозаик буду писать про цветы и, там,
розовых котиков, белых заек, милых парней и прекрасных дам.
Это не ложь, не тупая маска, я даже счастлив – клянусь, вполне;
я же и вправду судьбой обласкан, мало кому так везло, как мне.
Жизнь теперь видится в белом цвете, я не печален и очень рад!
Только вот, знаешь, ничто на свете не убирает твой личный ад;
всё, что тебя изнутри на части рвет и терзает, пока живой –
знаешь, не хватит и тонны счастья, чтобы пустырь вдруг зарос травой,
чтобы ручьи кислоты и яда стали вдруг чистым святым ключом.
Так что о боли моей – не надо. Мне еще есть рассказать о чем;
пусть я пишу не так остро, просто, не будоражу стихом умы.
Пусть я останусь собой, Погостом, Кладбищем собственной, личной тьмы.
(с) Саша Кладбище