А в королевстве все не так, как надо: народ озлоблен и больны министры. но что-то есть несбывшееся рядом, мешающее обнажить ножи... (с)
знаешь, если искать врага - обретаешь его в любом. вот, пожалуй, спроси меня - мне никто не страшен: я спокоен и прям и знаю, что впереди. я хожу без страховки с факелом надо лбом по стальной струне, натянутой между башен, когда снизу кричат только: "упади".
разве они знают, чего мне стоило ремесло. разве они видели, сколько раз я орал и плакал. разве ступят на ветер, нащупав его изгиб. они думают, я дурак, которому повезло. если я отвечу им, я не удержу над бровями факел. если я отвечу им, я погиб.
читать дальшеСлышишь, брат, я пишу тебе, за полшага до психбольницы. Если я вены не вскрою - можешь думать о чуде. Мне кажется, что меня окружают сплошь хорошие люди. От этого хочется сбежать и напиться.
Так привыкаешь к мысли, что тебя никто не полюбит, но они приходят, любезны, добры, незваны, так подцепляешь обычную девку в клубе, а она начинает лечить твои душевные раны.
Слышишь, брат? Хорошие люди меня окружают, вчера прорвались на эту кухню и час сидели. Они говорят: вот эти слова других обижают. И я понимаю: твою же ж мать, ну и в самом деле.
Они объясняют мне, где лежат ловушки и сети, они рекомендуют мне верить в любовь и бога. Мне кажется, что я последний мудак на этой планете, я даже не против - пусть бы оставили ненамного.
Просто оставили меня с петлей и на стуле, забрали свои фонарики, в глаза не тыкали светом. Слышишь, брат? Приезжай ко мне и пусти в меня пулю. А не то хорошие люди сами сделают это.
Мой друг скарификатор рисует на людях шрамами, обучает их мастерству добровольной боли. Просит уважать ее суть, доверяться, не быть упрямыми, не топить ее в шутке, в панике, в алкоголе. Он преподаёт ее как науку, язык и таинство, он знаком со всеми ее законами и чертами. И кровавые раны под его пальцами заплетаются дивными узорами, знаками и цветами.
Я живу при ашраме, я учусь миру, трезвости, монотонности, пресности, дисциплине. Ум воспитывать нужно ровно, как и надрез вести вдоль по трепетной и нагой человечьей глине. Я хочу уметь принимать свою боль без ужаса, наблюдать ее как один из процессов в теле. Я надеюсь, что мне однажды достанет мужества отказать ей в ее огромности, власти, цели.
Потому что болью налито всё, и довольно страшною - из нее не свить ни стишка, ни бегства, ни куклы вуду; сколько ни иду, никак ее не откашляю, сколько ни реву, никак ее не избуду. Кроме боли, нет никакого иного опыта, ею задано все, она требует подчиниться. И поэтому я встаю на заре без ропота, я служу и молюсь, я прилежная ученица.
Вырежи на мне птицу, серебряного пера, от рожденья правую, не боящуюся ни шторма, ни голода, ни обвала. Вырежи и залей самой жгучей своей растравою, чтоб поглубже въедалась, помедленней заживала. Пусть она будет, Господи, мне наградою, пусть в ней вечно таится искомая мною сила. Пусть бы из холодного ада, куда я падаю, за минуту до мрака она меня выносила.